Художественные фотографии

ТЮЛЬКА · Активный участник

Ух ты, сколько детишек-малышек!! Всем респект! Всем привее-ет!

Gray* · Активный участник

Немного теории о том, что делает просто фотографию - художественной

Что такое художественная фотография?
Фотоискусство — искусство создания художественной фотографии. Художественная фотография отличается от прочих фотографий тем, что не стремится к объективному отражению действительности, а фиксирует сцены, специально избранные либо созданные для фотографирования с целью выражения определенного художественного замысла.

Для фотоискусства характерно значительное разнообразие технических средств и уровня условности изобразительного языка. Наряду с новейшими достижениями фототехники и компьютерной графики, в нем продолжают использоваться архаические устройства, материалы и методы обработки (камера обскура, монокулярные объективы, крупнозернистые фотоматериалы, вирирование, подкрашивание и т. п.) Художественная фотография может иметь весьма отдаленное отношение к натуре, либо передавать ее с документальной точностью. Наиболее востребованные жанры фотоискусства — портретный и репортажный. Основной потребитель произведений фотоискусства — издательское дело

Я утверждаю, что о сути художественной фотографии за все время ее существования не написано и не сказано ни слова.

Несколько лет назад я побывал на выставке фотографий в Нью Йорке. Выставка состояла из ряда огромных черно-белых снимков ног. Ноги эти, снятые иногда по щиколотку, иногда по колено, располагались и освещались так, что выглядели как скульптурные композиции, в чем и заключалось, собственно, формальное достоинство (эстетическая ценность) этих фотографий. Подумав, однако, я сообразил, что здесь все хитрей: конечно же фотографии только напоминают скульптурные композиции, то есть, на самом деле как бы изображают снимки-репродукции с некоторых (на самом деле несуществующих) скульптур. Но и это еще не все, тут была еще тонкость. Современная фотография в массе своей на порядок конкретней, чем современная живопись и скульптура, и потому фотографии ног и только ног выглядели достаточно формально, чтобы ассоциироваться с формальной же, то есть, абстрактной, ну вот как у Мура, скульптурой. То есть, они представляли абстрактную скульптуру, не будучи между тем абстрактными… вот какую эстетическую игру затевал со зрителями (и с успехом исполнял) фотограф. Хотя конечно же (надеюсь!) он не сознавал все так конкретно, как я здесь описал.
Тогда же я подумал: как тут ясно проявлялся принцип, на котором основывается художественная фотография (в дальнейшем для краткости слово «художественная» буду опускать). Тот самый принцип двойственности, оригинальности посредством неоригинальности, рефлекторности, иллюзорности, замысловатости, непрямизны, который сбивает с толку людей, желающих видеть в фотографии феномен объективности, простоты и прямизны.

Фотография — современный вид искусства, она родилась почти одновременно с кинематографом, но если кинематограф, наследуя средства выражения у театра и живописи, изобретает еще свои (монтаж в первую очередь), то все средства выражения фотографии (форма, линия, ритм, цвет, пользование светом) взяты у живописи и рисунка. В сущности тут психологическая загадка современного человека: гравюры или рисунки выставляются в музеях по соседству с картинами, но совсем не фотографии. А почему? Ведь фотографии по существу это тоже самое, что рисунки или гравюры или картины, только что они произведены при помощи иной, якобы более объективной технологии (об объективности технологии чуть позже). Тут есть ирония, и потому я называю кинематограф нормальным видом искусства, а фотографию — ироническим. Иногда о кинофильме говорят, что это «плохой театр», но с равной вероятностью могут сказать о театральной постановке, что это «плохой кинематограф». У фотографии с живописью совершенно другое соотношение. Мы не раз слышали, как о картинах какого-нибудь художника (например, Шишкина) пренебрежительно говорят, что это всего лишь цветные фотографии, но обратное заявление невозможно себе представить, и это удивительней, чем кажется на первый взгляд. В известной книге Сюзен Зонтаг «On photography» я нахожу любопытную фразу: «С двадцатых годов амбиционные профессионалы, чьи работы попадают в музеи, последовательно уходили от… ». Стала бы бы Зонтаг адресовать столь небрежные, даже презрительные слова («амбициозные профессионалы») к Сезанну или Пикассо, если бы писала о живописи? И если бы писала о живописи, то стала бы сваливать в одну кучу любительские зарисовки и функциональные рисунки в переодике с картинами, которые «попадают в музеи»? Я прекрасно понимаю разницу между альбомными зарисовками и альбомными же (семейными) любительскими фотографиями и не менее Зонтаг понимаю значение последних, как социального (эголитарного) феномена. Но если исследователь пишет об еще одном способе создавать двухмерные образы и как бы не замечает различия жанров внутри него, то тут проявляется особенное к этому способу отношение. И Зонтаг в этом не одна, такой подход можно назвать характерным. Вот, например, не менее известная книга Роллана Барта «Camera Lucida», в которой он говорит о художественных фотографиях и тут же переходит на «исторические» фотокарточки и тут же переходит на фоторепортажи, и для него здесь речь идет об одном и том же. Но даже когда о художественных фото, то: «…если бы я только мог быть «написан» (Тицианом) или «нарисован» (Клуэ)! Однако, поскольку то, что, по моему мнению подлежит «схватыванию» — эта тонкая моральная структура, а не просто мимика, и поскольку фотография, если не считать работ некоторых великих портретистов, мало способна на такие тонкости…». Логика Барта дает осечку: ведь портретистов уровня Тициана и Клуэ в истории живописи так же мало, как портретистов высокого уровня в истории фотографии. Затем следует еще одна нелогичность: в данном контексте уместней было бы привести имена не художников, а как раз тех самых все-таки существовавших (или существующих) «некоторых великих портретистов» фотографов. Но при помощи этих двух нелогичностей Барт чисто художественно (интуитивно, неосознанно) передает нам свое мнение, что фотография «не тянет» на живопись — так поступают всегда, когда мысль самоочевидна, даже стереотипна. И зря: очевидных мыслей не бывает, самое интересное находишь тогда, когда стереотипы ставишь под сомнение.

И Барт и Зонтаг на мой взгляд мыслители второ- (если не сказать третье-) степенные (таков, увы, удел нашего времени). И я цитирую их только потому, что их книги о фотографии передставляют собой эталон, неоспариваемое и неоспоренное мнение на эту тему – мнение, что фотография это явление самостоятельное, уникальное, в особенности самостоятельное и уникальное тем, что способно запечатлять и правдиво передавать моменты «жизненной правды».
У моего приятеля есть фотография: две плотные деревенские женщины в ватниках рассматривают в «Эрмитаже» картину Рубенса, на которой изображена обнаженная женщина примерно их же телосложения. Юмористический смысл (схожесть-контраст) этого фото очевиден, но я обращаю внимание на другое. Хотя фото вызывает улыбку, оно вовсе не относится к какому-то специфическому «низшему» жанру фотоискусства. Более того, легко можно себе представить, что, например, одна из женщин обернулась и серьезно-задумчиво смотрит в объектив в момент щелчка затвора — фотография сразу становится на порядок серьезней, а между тем формальная ее сторона не меняется. То есть, я могу даже представить взгляд деревенской женщины «рембрантовским взглядом» (я называю так взгляд человека, который на мгновенье задумался и как бы смотрит в тихость вечности) — то есть, в этом взгляде есть еще и осознание контраста между собой и женщиной, что над твоей головой в шелках и украшениях, о да, тут уже нечто гораздо большее, чем юмор… Но как бы выглядел схожий сюжет, перенесенный в живопись? Современная живопись давно оставила подобную предметность, поэтому приходится искать сравнений в живописи 17, 18, 19 веков, а там он явно не годился бы для высоких сюжетов. Это был бы сюжет для «жанристов» или для рисунка, выполненного таким мастером, как Домье. Юмористического или сатирического рисунка, то есть (что касается «рембратовского взгляда», то конечно же у Домье его не было бы — жанр помешал бы).

Тут я слышу еще возражение со стороны теоретиков самостоятельности фотоискусства: подобный сюжет оправдан для самой серьезной фотографии, потому что на зрителей специфически действует знание того, что фотография запечетлевает без обмана реальный момент жизни. Вот еще одно общее место (еще один стереотип): фотография, мол, сохраняет предметность изображения, потому что она более объективный вид искусства, чем живопись (пленка, мол, не обманет).
На деле все как раз наоборот. Фотограф вполне мог срежисировать сюжет и поставить женщин перед картиной. И не только «вполне мог», но весьма вероятно так и сделал, потому что фотографы сплошь и рядом занимаются такими вещами (в силу ограниченности своих возможностей фотография с самого своего рождения привыкла подделывать, имитировать и режиссировать). Между тем, если бы подобный рисунок был сделан художником, на его жизненную достоверность можно было бы положиться в сто, в тысячу раз больше потому, что художникам нет нужды притворяться, будто они рисуют с натуры, если они придумывают композицию: композиция-то в живописной иерархии ценностей стоит гораздо выше жизненной зарисовки или этюда!

Вот почему я говорю, что фотография только на первый взгляд представляет собой самый «буквальный», объективный вид изобразительного искусства, на деле же она насквозь двойственна и иллюзорна. Вот почему я настаиваю на том, что для истинного понимания художественной фотографии необходимо во-первых понимать искусство живописи и во-вторых понимать, каким образом художественная фотография все же осуществляет свою уникальность, даже если она, как я сказал, пользуется исключительно теми же формальными приемами, что и живопись.

Я знаю, что не вызову своим рассуждением большой симпатии у фотографов, потому что, как правило, фотографы это люди невежественные, никто из них не приходит к фотографии от живописи, и практически все они приходят к фотографии с ее технологической стороны. Это понятно: фотографировать «могут все» (опять эгалитарность), лишь бы была камера, но, приобретя камеру, люди замечают, что они чрезвычайно зависят от технологии. Тут те, кто начинают заниматься фотоделом всерьез, неизбежно попадают в круг «знающих» людей, и эти знающие люди всегда одержимы знанием технологической стороны фотомастерства и никогда не одержимы ни знанием истории живописи, ни основ ее эстетики. Несмотря на мою любовь к фотографии, общение с фотографами всю жизнь приводило меня в раздражение, то есть, я просто не мог с ними общаться из-за их эстетической невежественности и их культа технологии мастерства (культ этот они часто доводят до мистицизма).

Но говоря объективно, фотографов можно понять. Фотограф это человек без рук и ног, уродец, который при помощи различных технологических приспособлений и с огромным трудом пытается произвести то же, что художник делает несколькими мазками кисти или штрихами карандаша. Соотношение живописи с фотографией напоминает мне соотношение свободного человека с рабом, здорового с уродом, господина со слугой, представителя нацбольшинства с представителем нацменьшинства, и так далее. И вот в этом-то и кроется секрет уникальности искусства фотографии. Точно так же, как язык господ всегда прямей и правильней языка угнетенных (тут уместно сравнение литературного языка англичан с литературным языком ирландцев), так и искусство фотографии «неправильней», «случайней», «натуралистичней» искусства живописи. Как замечательно сказала однажды известный американский фотограф Лизетте Модел: «The best photographs are often subversive, unreasonable, delirious» (лучшие фотографии зачастую не подчинаются логике, несут в себе что-то подрывное, бредовое). Меня всегда забавляет и одновременно злит, когда какой-нибудь «знаток искусств» начинает рассуждать о той или иной фотографии, прикладывая к ней напрямую композиционные или какие другие законы живописи – худшей ошибки нельзя придумать. Разумеется, композиционые приемы живописи должны иметься в виду, когда имеешь дело с фотографией, но только они должны иметься в виду с ухмылочной поправкой на случай и выкрутас. Сюзан Зонтаг, кстати, отмечает это в своей книжке: «С двадцатых годов амбициозные профессионалы, работы которых попадают в музеи, все более и более отдалялись от красивых, лирических мотивов, сознательно исследуя простые, низкие, даже бесвкусные сюжеты... В 1915 году Эдвард Стейхен сфотографировал бутылку из-под молока на пожарной лестнице — совершенно иная идея красивой фотографии». Разумется, Зонтаг опять поверхностна, даже просто неправа: бутылка на пожарной лестнице это натюрморт, существующий, как жанр, уже несколько сотен лет. И хотя голландцы не писали бутылки на пожарных лестницах, живопись начала 20-го века таким сюжетом не удивишь. Но Стейхен своим натюрмортом действительно проявил фотографическое новаторство, только не прямое, как полагает Зонтаг, новаторство (создание совершенно нового), а новаторство с учетом живописи, с оглядкой на живопись, в том числе и соперничество с живописью. Художественная интуиция подталкивает Стейхена не к бесконечным пространствам неизведанного, а в ту ограниченную зону, в которой фотография может достойно существовать на фоне живописи. Тут я формулирую главное, что проводит водораздел между фотографами со вкусом и фотографами без вкуса: истинный фотограф всегда ощущает себя ограниченным и из этой ограниченности извлекает особенное наслаждение. То есть, он ощущает себя несвободным и из этой несвободы извлекает свою свободу. Идея, которая подталкивает Стейхена: коль фотография способна на ничтожную часть того, на что способна живопись, и коли зрители ожидают, что фотография «лучше» регистрирует объективную реальность, то я и воспользуюсь этим ожиданием к своей выгоде. К своей единственно возможной выгоде. К своей единственно возможной художественной возможности. Коль скоро принято полагать, что объективная реальность не так организована, как живописное произведение, то есть, что она всегда хаотичней и «ниже», то я и обращусь к более низкому, потому что работаю в сфере более низкого вида искусства.
Я приписываю этот ход мысли Стейхену, но самом деле должен приписать его самой фотографии. Вот секрет того, почему фотография сохраняется на уровне предметного изображения, которое давно оставлено живописью: общее — то есть в данном случае живопись — всегда глубже конкретного; организованное (абстрагированное) всегда красивей реального. И то, чему отводится роль менее глубокого и менее красивого, должно знать свое место (к своей творческой выгоде). Отсюда — близость фотографии к низкой и лежащей на поверхности жизни, непрерывно движущейся конкретности. Каждый волен понимать слова Лизетте Модел по-своему, но я обращаю внимание на то, что в них содержатся ссылка и сравнение. Сам собой напрашивается вопрос: лучшие фотографии subversive, unreasonable, delirious — по сравнению с чем? Очевидно, с нормами, к которым нас приучили иные, «дофотографические» виды изобразительного искусства, которые более логичны, в которых больше разума и порядка.

Самим своим существованием на фоне живописи фотография указывает на разобщенность мира вокруг нас, на разобщенность того, что, быть может, никогда и не было единым (хотя и существовала иллюзия этого единства). О да, без фотографии, как вида искусства, мы были бы куда бедней, хотя, вероятно, не очень понимаем это, продолжая подходить к ней преимущественно как к технологическому феномену, позволяющему фиксировать моментную буквальность жизни, или — в другом случае — требуем от нее подчинения эстетическим правилам живописи.

http://media-shoot.ru/publ/30-1-0-298